маленький белый слон, которому снятся цветные сны
Я публикую этот рассказ с определенной целью. Он выступит гарантией того, что я не забуду очень важного. Спасибо тем, кто его прочтет – именно вы станете моими свидетелями…
читать дальшеОна появилась в нашем доме случайно. До неё у нас было много кошек. Как это называется в народе, «не приживались». Я их даже всех не помню, мне еще не было пяти. Какие то нагло гадили, некоторые сбегали, одна даже трагически погибла под пяткой моей сестры во время игры «в резиночку» на третьем кону (когда резинка натянута максимально высоко и прыгать нужно соответственно). Фенечка (так ее звали) следила за ногами из-под кровати и играясь бросилась прямо под пятку своей четырехмесячной головой. Потом она долго умирала на балконе. Я помню, как она извивалась. Это называется конвульсией. Было очень страшно, и я плакала. Папа отвез ее мертвую в лес и закопал. Грустно мне было недолго. Я уже не помню своих настоящих эмоций.
А потом появилась Мурка.
Я ее не называла. Ее никто не называл. Сын наших знакомых несанкционированно приволок в дом маленького котенка, не больше двух недель от роду. Доброе детское сердце пожалело сироту, оставшуюся от убитой в их дворе кошки. Дворовая малышня растащила весь помёт. Один комок попал в их дом. Родители, как водится, были против. А у моей сестры намечался день рождения, и Мурка стала подарком, от которого «не отмажешься». Так она завелась.
Я помню, какая она была маленькая, и как мы кормили ее теплым молоком из пипетки. И как она чуть не умерла от какой-то неизвестной нам кошачьей болезни, как неделю лежала худая, замотанная в шаль на балконе, залитом майским солнцем, как мы поили ее водкой, и как она выжила.
Еще я помню, как она боялась волнистого попугайчика, который во время прогулки садился ей на голову и клевал в затылок, а она бегала по ковру, пытаясь его сбросить. И помню, как она отомстила ему, став взрослой самостоятельной кошкой, поймав его все на том же ковре и сделав на всю жизнь жалким заикой. Но он прожил дольше на год.
Я помню ее глаза и всю ее помню. Я до сих пор считаю ее самой красивой кошкой. Выражение ее лица, по-настоящему мудрое.
Она была злая. Она была очень злая. Она просто ненавидела чужих людей, детей и любых собак. Она никого никогда не боялась. Я помню, как сосед зашел к нам позвонить. В прихожей стоял большой старый пылесос в коробке, одетой в сшитый мамой чехол. На этой импровизированной тумбе стоял бардовый телефон с крученым проводом и по обыкновению спала Мурка, свернувшись вокруг аппарата. Дядя Игорь потянул руку к трубке и был схвачен острыми когтями и глубоко исцарапан. Он выбежал из квартиры с воем и окровавленной рукой. Дядя Игорь больше никогда не заходил к нам. Мы и не общались. Не из-за кошки, конечно, а вообще. Но звонить он ходил в соседнюю квартиру.
Еще я помню, как подруга моей сестры Ксюша, пришла в наш двор с большой и суровой Лотой. Лота была взрослым доберманом. Они с сестрой стояли под нашим окном на первом этаже панельного дома. Был летний день, окно настежь, Мурка грелась на подоконнике и следила за улицей. Увидев Лоту, столкнувшись с ней взглядом, Мурка зашипела совершенно дикой кошкой и, выпрыгнув из окна, бросилась на несчастное животное, больше ее по меньшей мере раз в восемь. Животное бежало четыре подъезда не оглядываясь, а потом долго стояло и смотрело на эту дичь, вовремя пойманную сестрой.
Я помню другой жаркий день. Мне всегда очень хотелось собаку, и будучи маленькой девочкой, я наряжала Мурку в ошейник, сделанный из дермантинового пояска, и выводила ее на прогулку. Она не сучила ножками рядом со мной, она кошка – она ходила туда, куда ей хотелось. Я выгуливала ее на ближайшем школьном дворе, она жевала понравившуюся ей траву и вынюхивала других животных, и всегда рычала и шипела. Неподалеку играли с хозяйкой два сознательных боксера с большими мордами и зубами. Мурка рванула на них, зацепив когтями морду одного из них и вцепляясь в холку другого. Я никогда не забуду визг хозяки, рева ее собак и гнев в глазах этой безумной кошки. Я спасала борцовых собак от своей кошки, оттаскивая ее за шкирку. Мне тоже изрядно досталось. Она вцепилась клыками мне в большой палец и висела на нем минуты три. Еще остались шрамы от ее когтей на бедре. До сих пор. А большой палец правой руки немного кривоват.
К ней не подходили дети. Она никогда не увечила их, но взгляд ее был суров.
Летом мы брали ее на дачу. Это была ее территория. Она часами осматривала владения, грызла огурцы на грядках, и охраняла участок. Соседний домик принадлежит моей бабушке и брату. Его беспородный пес в присутствии Мурки вообще не выходил из беседки. Он помнил ее когти своей филейной частью. А однажды появилась Ника, маленькая тявкающая сучка. Ника дразнила ее через сетчатую дверь, когда мы обедали в домике. Через несколько минут сетка была прорвана Муркой, уже несущейся за хвостом этого пекинеса. Ника больше не приходила на наш участок.
Тогда мы часто ездили на рыбалку большой компанией. Все папины друзья с женами, детьми, а мы с Муркой. Ездили мы всегда далеко, добирались на машинах по пять-шесть часов, долго выбирали место, ставили палатки, разводили костер, по вечерам варили уху, пели под гитару, слушали папины истории про инопланетян, изучали звезды и играли в ночном лесу в «казаки-разбойники». Отцы почти всегда побеждали.
Однажды после недельного отдыха на безымянном озере, мы собирали вещи. На следующий день у папы заканчивался отпуск, ехать до города около пяти часов. Мы собрали остатки постели, уложили палатки в прицеп, пообедав жареной рыбой, тушили костер озерной водой с илом. Все взяли, ничего не забыли, дядя Юра (очень неприятный папин товарищ, который много матерился и очень грубо себя вел) уже завел свою «восьмерку». А Мурки нет. Мы бродили по полю, звали ее, обошли озеро, звали ее. А ее нет. Дядя Юра после часа поисков выругался, послав нас всех далеко, заявив, что «какая-то кошка» не может нас так задерживать. Он даже высказал такую мысль, что нужно ее оставить здесь, в полтыщи миль от дома, и уехать. Папа очень рассердился на него. Он достал из машины подушку, бросил ее на траву и улегся спать, пока Мурка не вернется. Мурка вернулась часа через три. Все были злые, а мы счастливые. Мы быстро посадили ее в машину, расцеловав всем семейством, и тронулись в город.
На рыбалках Мурка охотилась на полевых мышей. На ночь она исчезала, а утром, выползая из палатки, мы обязательно натыкали трупы мышей, аккуратно сложенных в кучку перед выходом. Она их не ела, она приносила добычу в семью. Мы ржали, а потом ловили на эту наживку раков, складывая Муркиных мышей в рачевню.
Мурка нас любила. Она зарывалась в папины усы, когда он возвращался с балкона, и от него пахло табачным дымом. Она забиралась на его живот и подолгу терлась о его лицо.
Я помню, как она в последний раз «принесла» котят. Она делала это часто, по два раза в год. Все ее дети были благополучно розданы всем знакомым, друзьям и родственникам. Они были красивые и умные. Я их часто вижу в домах все тех же знакомых и родственников. Не всех, конечно. Их было слишком много. Мурка прожила 15 лет.
Ее последний помет был небольшим – 4 котенка. Пятый умер при родах, был слабый. Ей уже было 15 лет. Мне часто говорили ветеринары, что она не выглядит на свой возраст. Но я чувствовала ее старость. В последние пару лет она стала очень ласковой, она больше не спала одна, а все больше со мной. Она уже боялась одиночества. Она все чаще ходила по пятам по квартире. Она нуждалась в компании и была там, где мы все. Она смотрела с нами телевизор, а в последний год все больше лежала на ком-то из нас. Она стала мудрая и печальная.
Последний помет мама отдала разом маленькому мальчику, который обещался котят «устроить». У Мурки не пропало молоко и разрослась старая опухоль на груди. Ей делали операцию, но опухоль стала больше со временем. Я помню день, когда я в слезах принесла ее в лечебницу. Врач сказала, что ей осталось немного – от месяца до года. Я думала, что этот последний год (это не мог быть месяц!) у неё будет лучший. Что я буду больше уделять ей внимания, в котором она уже нуждалась. Что я буду фотографировать ее каждый день. Что я буду покупать ей её любимый Вискас.
Я помню день, совершенно бешеный. Я целый день моталась по работе, потом осела в офисе «Планеты 56», что-то писала, что-то срочное и важное. С того дня в ветлечебнице прошла пара дней. Я была очень заморочена сдачей материала. У меня зазвонил мобильный. Это была мама. Она плакала и говорила, что Мурка умерла. Что умерла не сама, что у неё прорвалась опухоль, что ей практически выворачивало все внутренности, что ей было больно, что она плакала, что мама быстро отвезла ее в лечебницу, что ее усыпили, чтобы не умирала в мучениях. Я плакала сразу, не думая о том, что мне, черт возьми, двадцать лет, что вокруг меня люди, что я на работе. Я долго курила на крыльце и плакала. Я забила на несданный материал, я приехала домой.
За столом сидела мама, приехала сестра, которая давно живет с мужем. Мы все сели. Мы долго молчали. Мама достала три рюмки, налила водку из графина, мы молча пили и плакали. Мы не сказали ни слова. Она прожила с нами 15 лет. 15 лет – это целая большая жизнь. Полноценная большая жизнь. С работы пришел папа. Молча сел за стол, налил себе водки. И мы молчали.
Через два дня мы поехали на дачу. Было 3 декабря. У меня на коленях лежала холодная коробка из под обуви. Она была не просто холодная. Она до моих костей была холодной. Мы, заплаканные, еще пошутили с охранником, сказав, что едем копать картошку. Потом долго долбили ледяную землю прямо на участке. Я тогда в первый раз открыла эту коробку. Я не могла этого не сделать. До этого момента я не видела ее мертвой, она два дня лежала в коробке на балконе. Сейчас я должна была доподлинно убедиться в ее смерти. Я вняла с себя деревянные бусы на резинке, и задевая отвердевшие уши, закрывая глаза, отпуская слезы через ресницы, надела их ей на шею. Я положила коробку в ямку. Прикопала ледяной землей. И мы оставили ее там одну до весны. Я тогда поклялась, что весной приеду с камнем, а на камне будет гравировка «мы все будем кошками в следующей жизни».
Я помню ее быстрое и беспокойное «мрррррр» по ночам и стук лапок по линолеуму, когда я посыпалась от кошмаров. Она прибегала сразу, в течение пары секунд, быстро запрыгивала на мою кровать, обвивала мою шею лапами, укладываясь мне на грудь. Она не любила спать со мной, но всегда дожидалась, пока я усну. После ее смерти меня некому было успокаивать по ночам.
И мне очень стыдно за то, что я до сих пор не привезла ей этот долбаный камень. И, возможно, весь этот рассказ для меня – лишь гарантия того, что я не забуду об этом долге. Мы все будем кошками в следующей жизни.
читать дальшеОна появилась в нашем доме случайно. До неё у нас было много кошек. Как это называется в народе, «не приживались». Я их даже всех не помню, мне еще не было пяти. Какие то нагло гадили, некоторые сбегали, одна даже трагически погибла под пяткой моей сестры во время игры «в резиночку» на третьем кону (когда резинка натянута максимально высоко и прыгать нужно соответственно). Фенечка (так ее звали) следила за ногами из-под кровати и играясь бросилась прямо под пятку своей четырехмесячной головой. Потом она долго умирала на балконе. Я помню, как она извивалась. Это называется конвульсией. Было очень страшно, и я плакала. Папа отвез ее мертвую в лес и закопал. Грустно мне было недолго. Я уже не помню своих настоящих эмоций.
А потом появилась Мурка.
Я ее не называла. Ее никто не называл. Сын наших знакомых несанкционированно приволок в дом маленького котенка, не больше двух недель от роду. Доброе детское сердце пожалело сироту, оставшуюся от убитой в их дворе кошки. Дворовая малышня растащила весь помёт. Один комок попал в их дом. Родители, как водится, были против. А у моей сестры намечался день рождения, и Мурка стала подарком, от которого «не отмажешься». Так она завелась.
Я помню, какая она была маленькая, и как мы кормили ее теплым молоком из пипетки. И как она чуть не умерла от какой-то неизвестной нам кошачьей болезни, как неделю лежала худая, замотанная в шаль на балконе, залитом майским солнцем, как мы поили ее водкой, и как она выжила.
Еще я помню, как она боялась волнистого попугайчика, который во время прогулки садился ей на голову и клевал в затылок, а она бегала по ковру, пытаясь его сбросить. И помню, как она отомстила ему, став взрослой самостоятельной кошкой, поймав его все на том же ковре и сделав на всю жизнь жалким заикой. Но он прожил дольше на год.
Я помню ее глаза и всю ее помню. Я до сих пор считаю ее самой красивой кошкой. Выражение ее лица, по-настоящему мудрое.
Она была злая. Она была очень злая. Она просто ненавидела чужих людей, детей и любых собак. Она никого никогда не боялась. Я помню, как сосед зашел к нам позвонить. В прихожей стоял большой старый пылесос в коробке, одетой в сшитый мамой чехол. На этой импровизированной тумбе стоял бардовый телефон с крученым проводом и по обыкновению спала Мурка, свернувшись вокруг аппарата. Дядя Игорь потянул руку к трубке и был схвачен острыми когтями и глубоко исцарапан. Он выбежал из квартиры с воем и окровавленной рукой. Дядя Игорь больше никогда не заходил к нам. Мы и не общались. Не из-за кошки, конечно, а вообще. Но звонить он ходил в соседнюю квартиру.
Еще я помню, как подруга моей сестры Ксюша, пришла в наш двор с большой и суровой Лотой. Лота была взрослым доберманом. Они с сестрой стояли под нашим окном на первом этаже панельного дома. Был летний день, окно настежь, Мурка грелась на подоконнике и следила за улицей. Увидев Лоту, столкнувшись с ней взглядом, Мурка зашипела совершенно дикой кошкой и, выпрыгнув из окна, бросилась на несчастное животное, больше ее по меньшей мере раз в восемь. Животное бежало четыре подъезда не оглядываясь, а потом долго стояло и смотрело на эту дичь, вовремя пойманную сестрой.
Я помню другой жаркий день. Мне всегда очень хотелось собаку, и будучи маленькой девочкой, я наряжала Мурку в ошейник, сделанный из дермантинового пояска, и выводила ее на прогулку. Она не сучила ножками рядом со мной, она кошка – она ходила туда, куда ей хотелось. Я выгуливала ее на ближайшем школьном дворе, она жевала понравившуюся ей траву и вынюхивала других животных, и всегда рычала и шипела. Неподалеку играли с хозяйкой два сознательных боксера с большими мордами и зубами. Мурка рванула на них, зацепив когтями морду одного из них и вцепляясь в холку другого. Я никогда не забуду визг хозяки, рева ее собак и гнев в глазах этой безумной кошки. Я спасала борцовых собак от своей кошки, оттаскивая ее за шкирку. Мне тоже изрядно досталось. Она вцепилась клыками мне в большой палец и висела на нем минуты три. Еще остались шрамы от ее когтей на бедре. До сих пор. А большой палец правой руки немного кривоват.
К ней не подходили дети. Она никогда не увечила их, но взгляд ее был суров.
Летом мы брали ее на дачу. Это была ее территория. Она часами осматривала владения, грызла огурцы на грядках, и охраняла участок. Соседний домик принадлежит моей бабушке и брату. Его беспородный пес в присутствии Мурки вообще не выходил из беседки. Он помнил ее когти своей филейной частью. А однажды появилась Ника, маленькая тявкающая сучка. Ника дразнила ее через сетчатую дверь, когда мы обедали в домике. Через несколько минут сетка была прорвана Муркой, уже несущейся за хвостом этого пекинеса. Ника больше не приходила на наш участок.
Тогда мы часто ездили на рыбалку большой компанией. Все папины друзья с женами, детьми, а мы с Муркой. Ездили мы всегда далеко, добирались на машинах по пять-шесть часов, долго выбирали место, ставили палатки, разводили костер, по вечерам варили уху, пели под гитару, слушали папины истории про инопланетян, изучали звезды и играли в ночном лесу в «казаки-разбойники». Отцы почти всегда побеждали.
Однажды после недельного отдыха на безымянном озере, мы собирали вещи. На следующий день у папы заканчивался отпуск, ехать до города около пяти часов. Мы собрали остатки постели, уложили палатки в прицеп, пообедав жареной рыбой, тушили костер озерной водой с илом. Все взяли, ничего не забыли, дядя Юра (очень неприятный папин товарищ, который много матерился и очень грубо себя вел) уже завел свою «восьмерку». А Мурки нет. Мы бродили по полю, звали ее, обошли озеро, звали ее. А ее нет. Дядя Юра после часа поисков выругался, послав нас всех далеко, заявив, что «какая-то кошка» не может нас так задерживать. Он даже высказал такую мысль, что нужно ее оставить здесь, в полтыщи миль от дома, и уехать. Папа очень рассердился на него. Он достал из машины подушку, бросил ее на траву и улегся спать, пока Мурка не вернется. Мурка вернулась часа через три. Все были злые, а мы счастливые. Мы быстро посадили ее в машину, расцеловав всем семейством, и тронулись в город.
На рыбалках Мурка охотилась на полевых мышей. На ночь она исчезала, а утром, выползая из палатки, мы обязательно натыкали трупы мышей, аккуратно сложенных в кучку перед выходом. Она их не ела, она приносила добычу в семью. Мы ржали, а потом ловили на эту наживку раков, складывая Муркиных мышей в рачевню.
Мурка нас любила. Она зарывалась в папины усы, когда он возвращался с балкона, и от него пахло табачным дымом. Она забиралась на его живот и подолгу терлась о его лицо.
Я помню, как она в последний раз «принесла» котят. Она делала это часто, по два раза в год. Все ее дети были благополучно розданы всем знакомым, друзьям и родственникам. Они были красивые и умные. Я их часто вижу в домах все тех же знакомых и родственников. Не всех, конечно. Их было слишком много. Мурка прожила 15 лет.
Ее последний помет был небольшим – 4 котенка. Пятый умер при родах, был слабый. Ей уже было 15 лет. Мне часто говорили ветеринары, что она не выглядит на свой возраст. Но я чувствовала ее старость. В последние пару лет она стала очень ласковой, она больше не спала одна, а все больше со мной. Она уже боялась одиночества. Она все чаще ходила по пятам по квартире. Она нуждалась в компании и была там, где мы все. Она смотрела с нами телевизор, а в последний год все больше лежала на ком-то из нас. Она стала мудрая и печальная.
Последний помет мама отдала разом маленькому мальчику, который обещался котят «устроить». У Мурки не пропало молоко и разрослась старая опухоль на груди. Ей делали операцию, но опухоль стала больше со временем. Я помню день, когда я в слезах принесла ее в лечебницу. Врач сказала, что ей осталось немного – от месяца до года. Я думала, что этот последний год (это не мог быть месяц!) у неё будет лучший. Что я буду больше уделять ей внимания, в котором она уже нуждалась. Что я буду фотографировать ее каждый день. Что я буду покупать ей её любимый Вискас.
Я помню день, совершенно бешеный. Я целый день моталась по работе, потом осела в офисе «Планеты 56», что-то писала, что-то срочное и важное. С того дня в ветлечебнице прошла пара дней. Я была очень заморочена сдачей материала. У меня зазвонил мобильный. Это была мама. Она плакала и говорила, что Мурка умерла. Что умерла не сама, что у неё прорвалась опухоль, что ей практически выворачивало все внутренности, что ей было больно, что она плакала, что мама быстро отвезла ее в лечебницу, что ее усыпили, чтобы не умирала в мучениях. Я плакала сразу, не думая о том, что мне, черт возьми, двадцать лет, что вокруг меня люди, что я на работе. Я долго курила на крыльце и плакала. Я забила на несданный материал, я приехала домой.
За столом сидела мама, приехала сестра, которая давно живет с мужем. Мы все сели. Мы долго молчали. Мама достала три рюмки, налила водку из графина, мы молча пили и плакали. Мы не сказали ни слова. Она прожила с нами 15 лет. 15 лет – это целая большая жизнь. Полноценная большая жизнь. С работы пришел папа. Молча сел за стол, налил себе водки. И мы молчали.
Через два дня мы поехали на дачу. Было 3 декабря. У меня на коленях лежала холодная коробка из под обуви. Она была не просто холодная. Она до моих костей была холодной. Мы, заплаканные, еще пошутили с охранником, сказав, что едем копать картошку. Потом долго долбили ледяную землю прямо на участке. Я тогда в первый раз открыла эту коробку. Я не могла этого не сделать. До этого момента я не видела ее мертвой, она два дня лежала в коробке на балконе. Сейчас я должна была доподлинно убедиться в ее смерти. Я вняла с себя деревянные бусы на резинке, и задевая отвердевшие уши, закрывая глаза, отпуская слезы через ресницы, надела их ей на шею. Я положила коробку в ямку. Прикопала ледяной землей. И мы оставили ее там одну до весны. Я тогда поклялась, что весной приеду с камнем, а на камне будет гравировка «мы все будем кошками в следующей жизни».
Я помню ее быстрое и беспокойное «мрррррр» по ночам и стук лапок по линолеуму, когда я посыпалась от кошмаров. Она прибегала сразу, в течение пары секунд, быстро запрыгивала на мою кровать, обвивала мою шею лапами, укладываясь мне на грудь. Она не любила спать со мной, но всегда дожидалась, пока я усну. После ее смерти меня некому было успокаивать по ночам.
И мне очень стыдно за то, что я до сих пор не привезла ей этот долбаный камень. И, возможно, весь этот рассказ для меня – лишь гарантия того, что я не забуду об этом долге. Мы все будем кошками в следующей жизни.